Неточные совпадения
— Ах, Петр Петрович, вы не поверите, до какой степени вы меня теперь
испугали! — продолжала Пульхерия Александровна. — Я его всего только два раза видела, и он мне показался ужасен, ужасен! Я уверена, что он был причиною
смерти покойницы Марфы Петровны.
В окно смотрели три звезды, вкрапленные в голубоватое серебро лунного неба. Петь кончили, и точно от этого стало холодней. Самгин подошел к нарам, бесшумно лег, окутался с головой одеялом, чтоб не видеть сквозь веки фосфорически светящегося лунного сумрака в камере, и почувствовал, что его давит новый страшок, не похожий на тот, который он испытал на Невском; тогда
пугала смерть, теперь — жизнь.
Тут нет родных, которых страшно
испугать, — мы сами умираем этой
смертью.
Отец Огарева умер в 1838; незадолго до его
смерти он женился. Весть о его женитьбе
испугала меня — все это случилось как-то скоро и неожиданно. Слухи об его жене, доходившие до меня, не совсем были в ее пользу; он писал с восторгом и был счастлив, — ему я больше верил, но все же боялся.
Смерть не
испугала Козельцова. Он взял слабыми руками крест, прижал его к губам и заплакал.
Сусанна, думая, что эти галлюцинации предвещали ей скорую
смерть, и боясь тем
испугать мать, упорно о том молчала...
Его бесстрашие перед
смертью очень
пугало Павла, он будил меня по ночам и шептал...
— Да, душа моя, надоели они! до
смерти надоели! Лучше совсем ничего не делать, нежели вращать глазами да сквернословить!
Испугать обывателя, конечно, не трудно, но каково-то его в чувство потом привести! Дай же мне слово, что ты никогда не будешь ни зрачками вертеть, ни сквернословить… никогда!
Не знаю почему, но это бродяжничество по улицам меня успокаивало, и я возвращался домой с аппетитом жизни, — есть желание жить, как есть желание питаться. Меня начинало
пугать развивавшаяся старческая апатия — это уже была
смерть заживо. Глядя на других, я начинал точно приходить в себя. Являлось то, что называется самочувствием. Выздоравливающие хорошо знают этот переход от апатии к самочувствию и аппетиту жизни.
— Проклятая жизнь! — проворчал он. — И что горько и обидно, ведь эта жизнь кончится не наградой за страдания, не апофеозом, как в опере, а
смертью; придут мужики и потащат мертвого за руки и за ноги в подвал. Брр! Ну ничего… Зато на том свете будет наш праздник… Я с того света буду являться сюда тенью и
пугать этих гадин. Я их поседеть заставлю.
Я читаю эту телеграмму и пугаюсь ненадолго.
Пугает меня не поступок Лизы и Гнеккера, а мое равнодушие, с каким я встречаю известие об их свадьбе. Говорят, что философы и истинные мудрецы равнодушны. Неправда, равнодушие — это паралич души, преждевременная
смерть.
Сами выдумали
смерть, сами ее боятся и нас
пугают.
Артамонова вдруг обняла скука, как будто пред ним широко открыли дверь в комнату, где всё знакомо и так надоело, что комната кажется пустой. Эта внезапная, телесная скука являлась откуда-то извне, туманом; затыкая уши, ослепляя глаза, она вызывала ощущение усталости и
пугала мыслями о болезни, о
смерти.
Кто не хочет вслушиваться в эти слова, кого мысль о
смерти и в этом печальном положении не льстит, а
пугает, тому надо стараться заглушить эти воющие голоса чем-нибудь еще более их безобразным. Это прекрасно понимает простой человек: он спускает тогда на волю всю свою звериную простоту, начинает глупить, издеваться над собою, над людьми, над чувством. Не особенно нежный и без того, он становится зол сугубо.
— Коли тебе страшно перед
смертью — это твоё дело, но других — не
пугай! Мы и без тебя напуганы довольно! А ты, рыжеватый, говори!
Едва с отчаяньем немым
Они поддерживали сечу,
Стыдясь и в бегстве показать,
Что
смерть их может
испугать.
— Ох, матушки! — охнула тетушка, когда в столовую вдруг вбежала Анна Акимовна и села на стул рядом с ней. —
Испугала до
смерти!
Смерть не
пугала его напротив, обезоруженный, он без колебания отверг бы пощаду, чтоб не подвергаться унижению жизни, брошенной в виде милостыни.
Далее словоохотливая рассказчица распространялась обыкновенно о том, как вообще мертвецы ненавидят живых людей за то, что последние остаются на земле как бы взамен их и пользуются всеми мирскими благами и удовольствиями. Она присовокупляла, тут же в доказательство справедливости слов своих, что всем известный кузнец Дрон вскоре после
смерти стал являться в селе,
пугал всех, и что кума Татьяна сама, своими глазами, видела его раз за барским овином.
Смерть отца не произвела на меня никакого впечатления, да и появление страшной чумы меня не
испугало.
— Тема предложена мною. Я имел в виду показание Аврелия Виктора, который пишет, будто бы Клеопатра назначила
смерть ценою своей любви, и что нашлись обожатели, которых таковое условие не
испугало и не отвратило… Мне кажется, однако, что предмет немного затруднителен… не выберете ли вы другого?..
Есть одно: его часто — нет, но когда оно есть, оно, якобы вторичное, сильнее всего первичного: страха, страсти и даже
смерти: такт.
Пугать батюшку чертом, смешить догом и огорошивать балериной было не-прилично. Неприлично же, для батюшки, все, что непривычно. На исповеди я должна быть как все.
И все догадались потом, что мальчик умер, но никого эта
смерть не взволновала и не
испугала: здесь она была тем обыкновенным и простым, чем кажется она, вероятно, на войне.
И страдания и
смерть, как
пугала, со всех сторон ухают на него и загоняют на одну открытую ему дорогу человеческой жизни, подчиненной закону разума и выражающейся в любви.
Жизнь не имеет ничего общего со
смертью. Поэтому-то, вероятно, всегда и возрождается в нас нелепая надежда, затемняющая разум и заставляющая сомневаться в верности нашего знания о неизбежности
смерти. Телесная жизнь стремится упорствовать в бытии. Она повторяет, как
попугай в басне, даже в минуту, когда его душат: «Это, это ничего!»
Для того, чтобы жить и не мучиться, надо надеяться на радости впереди себя. А какая же может быть надежда радости, когда впереди только старость и
смерть? Как же быть? А так: чтобы полагать свою жизнь не в телесных благах, а в духовных, не в том, чтобы становиться ученее, богаче, знатнее, а в том, чтобы становиться всё добрее и добрее, любовнее и любовнее, всё больше и больше освобождаться от тела, — тогда и старость и
смерть станут не
пугалом и мучением, а тем самым, чего желаешь.
И странно: близкая
смерть теперь уже не
пугала меня. Я видела, как умирала мама, Юлико. В этом не было ничего страшного… Страшно только ожидание, а там… вечный покой. Это часто повторял дедушка Магомет; я вспомнила теперь его слова…
Третья причина бедственности личной жизни была — страх
смерти. Стоит человеку признать свою жизнь не в благе своей животной личности, а в благе других существ, и
пугало смерти навсегда исчезает из глаз его.
— Как и мне тоже, — с горечью заметила Марья Петровна, — я изнемогаю под тяжестью отцовского проклятия. Но я не жалуюсь, я не хочу жаловаться. Как бы печально все это ни кончилось для меня, я передала свою судьбу всецело в руки Божьи…
Смерть, которая была бы моим избавлением от всех страданий, меня страшит и
пугает не потому, что мне плохо жить, а потому, что я не одна, потому что я должна жить… для него!
В свое время он водил шайку разбойников на границах псковских, а ныне, по
смерти,
пугает шведских воинов.
Но и после
смерти горбуна, одни напоминания о нем были величайшим
пугалом для семилетнего ума мальчика.
Он видел
смерть того, кто теперь
пугал всех из черного гроба; ясно помнил он и невинный кусочек ссохшейся земли, и дубовый куст, качнувший резными листьями, — в старые, знакомые, омертвевшие слова оживали в его шамкающем рту, били метко и больно.
И потому всякое противление злу злом есть лишение блага, всякое любовное отвечание на зло есть приобретение блага, и такого блага, которое, уничтожая личность и потому давая высшее благо, уничтожает вместе с тем и всякое страдание и, главное, вызывающее сопротивление
пугало — страх
смерти.